Командировка [litres] - Борис Михайлович Яроцкий

научно-исследовательские центры о программах института, возвращались в Москву на собственных «мерседесах» или же привозили женам (а равно и любовницам) дорогие шубы. Это был аванс.

Но далеко не все продавались. Были и такие, кто громко возмущался наглостью американцев, тех по возвращении в Отечество тихо хоронили на подмосковных кладбищах. Милиция обычно фиксировала: самоубийство. А если ученый оказывался строптивым и на самоубийство не соглашался, то ему стоило даже по пустяковому поводу лечь в больницу, как вскоре родственники забирали его труп из морга.

Невыездные сотрудники (которыми разведки не интересовались и которым Сорос не давал деньги на командировки) света белого не видели: днем вкалывали в лабораториях, ночью — на разгрузке вагонов. Невыездные были до фанатизма гордые: свой талант не рекламировали, но лучше многих понимали: рынок приравнял талант ученого к валюте, а за валюту убивают. Поэтому, считали они, чтоб жить под солнцем, то есть существовать, желательно со своим талантом не высовываться, если, конечно, его владелец не намерен продавать себя какому-либо спонсору, тому же Соросу.

Как-то так получилось, что ЦРУ не заинтересовалось работами академика Краюхина. Константин Иванович Краюхин изучал грызунов. Злорадствующие коллеги за глаза его прозвали крысиным профессором. Краюхин открыл закономерность: изменению численности народонаселения предшествует изменение численности крысиного поголовья. Если в каком-либо регионе исчезают крысы, жди в том регионе народной беды.

Об академике Краюхине Иван Григорьевич был наслышан, но с ним лично никогда не встречался. Еще при так называемом железном занавесе, когда академик выезжал на Международные симпозиумы, к нему несколько раз обращались работники госбезопасности, прося выполнить то или поручение. Всякий раз академик им отказывал. «Кесарю Кесарево, — говорил он чекистам. — У меня, уважаемые, на учете каждая секунда. А жизнь человека слишком коротка, чтоб не для науки разбрасываться секундами».

Но однажды произошел любопытный случай. Академик сам, по доброй воле, обратился в КГБ. Один американский биолог в звании профессора под видом дипломатического груза завез в Россию контейнер с крысами, зараженными свиной чумой. Контейнер скрытно от властей перевезли в один из свиноводческих совхозов. Об этом Константин Иванович узнал случайно — проговорился вернувшийся из Штатов коллега. Ученый хорошо представлял, чем это грозит сельскому хозяйству страны.

— Найдите контейнер. Изолируйте зараженных крыс, — попросил он чекистов.

— Но крысы все одинаковы, что русские, что американские, — ответил ему дежурный офицер.

— Тогда ведите меня к вашему председателю, — потребовал ученый. — Вы не понимаете, что такое биологическая катастрофа.

Дежурный офицер предположил, что дед с причудами, но к председателю КГБ записали на прием — ведь академик! Председатель выслушал ученого. Поверил. Был немедленно оцеплен район предполагаемого хранения контейнера. В буквальном смысле чекисты рыли землю. Сами ничего не нашли. Но дали показания те, кто за вознаграждение согласился развезти зараженных крыс по территории России.

В России биологическая катастрофа была предотвращена, но этому факту правительство не придало огласки, чтоб не испортить отношения с Соединенными Штатами, тем более, накануне получения большого кредита из Международного валютного фонда.

У американцев подобная акция удалась на Кубе. Тогда кубинцы вынуждены были забить всех свиней. Убыток составил более десяти миллиардов долларов.

С академиком Краюхиным познакомил Ивана Григорьевича полковник госбезопасности Илья Никифорович Гавриленков. В свое время он руководил операцией, связанной с поиском контейнера. Тогда академик и чекист подружились, оба оказались заядлыми рыбаками, встречались чаще всего на рыбалке.

Институт генетики располагался в живописном районе Москвы, задами выходил на лесопарк. Здесь в апреле были еще оголенные деревья, но трава уже зеленела.

Трехэтажное здание довоенной постройки окружено старыми березами и напоминало сельскую ветлечебницу. Да и воздух свидетельствовал, что где-то здесь располагаются животные.

От массивных железных ворот шоссейка вела к центральному подъезду. Дорожки подметены, кусты подрезаны. Скамейки свежевыкрашены.

— Никак недавно здесь был ленинский субботник?

— Был, — подтвердил Илья Никифорович. — Теперь остерегаются субботники называть ленинскими, хотя и проводятся они, как правило, в день рождения Ленина, под советские марши.

От входных ворот до вестибюля не встретилось ни одной живой души. Лишь у колоннады серая кошка перебежала дорогу.

— К неудаче.

— Но она же серая! — воскликнул Илья Никифорович. И только в гулком сумрачном вестибюле они наткнулись на пожилого вахтера. Тот потребовал предъявить документы. Гавриленков показал свое старое удостоверение сотрудника госбезопасности.

— А что есть поновей?

— Вечное — всегда ново, — заметил Гавриленков.

— Относительно вашего учреждения, да, — улыбнулся вахтер. — Вы к кому?

— К академику Краюхину.

— Третий этаж. Тридцать пятая комната. Вас проводить?

Вахтер был предельно любезен: не каждый день свои наведываются.

— Что-то народу у вас, браток, не слишком густо?

— Бастуют.

— А кто кормит животных?

— Сердобольные. Они, товарищ полковник, всегда находятся. Некоторых зверушек развезли по дачам. Но остальной контингент подыхает. Кормить нечем. Что продали. Что разворовали. Словом, все хорошо, прекрасная маркиза…

Откровения вахтера не внушали оптимизма: будет ли толк от посещения? Но встреча с академиком сомнения рассеяла. Академик, семидесятилетний старик, костистый, сутулый, с копной негустых уже волос и полным ртом «нержавейки», был в синем много раз стиранном халате, под халатом — свитер, на ногах давно вышедшие из моды суконные боты «прощай, молодость». Увидев друга с высоким седым незнакомцем, вышел навстречу.

— Извините, господа, что в таком одеянии, — стал было оправдываться, — но, как выражаются опустившиеся интеллигенты, сэ ля ви.

Илья Никифорович представил академику своего спутника, и академик, опережая вопросы, заговорил о наболевшем:

— Перед вашим приходом наведался к своим подопечным. А они, можете себе вообразить, уже неделю не кормлены. Друг друга поедают. Баба Лиза, их кормилица, по случаю Пасхи который день в запое. Пьяная спит прямо в крысятнике. И как ее крысы до сих пор не употребили на корм?

— И в самом деле — как? — спросил Илья Никифорович.

— Я-то знаю, — дружески ответил академик. — Боятся превратиться в алкоголиков. Ведь каждая клетка бабылизиного тела проспиртована. Вот крысы и поедают друг друга. Но бабу Лизу не трогают. Крыса, господа, умнейшее животное. И все же, как это не кажется парадоксальным, все самое худшее перенимает от людей. Скажем, агрессивность…

Иван Григорьевич сразу определил, что академик сел на своего любимого конька. С нежностью и любовью говорил он о своих подопечных. Неслучайно в ученом мире этот академик пользуется непререкаемым авторитетом. По образу жизни крысиного племени он предсказывает образ жизни последующих поколений людей. Так, по характерному поведению крыс нью-йоркских трущеб он описал грядущую деградацию американского общества, финалом которого станет массовое разрушение психики, то есть самоуничтожение нации.

Все, что говорил академик, было захватывающе интересно. Но Ивану Григорьевичу хотелось сразу же изложить суть своей просьбы. Материал для исследования был при нем — в чемоданчике-холодильнике. Этот необычный чемоданчик академик заметил, когда знакомился с гостем, без